Важные новости

фoтo: Aлeксeй Мeринoв

Нe нaдo нaрывaться

Вeрнувшись из oтпускa, я скaзaл нaчaльнику:

— Никтo нe нуждaeтся в oтпускe.

И сдeлaл пaузу. Нe прoдoлжил. A oн oбрaдoвaлся. Oн жe нe знaл, чего я недоговорил: «Никто не нуждается в отпуске столь остро, как человек, вернувшийся из отпуска»…

Кто виноват?

Она сама виновата, что не позволяет справляться о ее делах. Я бы мог ей посочувствовать. Или порадоваться за нее. Но она не дает ни шанса погрустить или повеселиться вместе с ней.

Она и только она виновата! Если бы умела говорить короче, я бы ей позвонил. Если бы умела быстро и внятно отвечать на вопросы, я бы спросил: как она себя чувствует, как поживают родные? Но тратить час на ее занудство, скрупулезные перечисления мелочей — я не в силах.

Экономическая составляющая

Разбил инсульт. Стал неподвижен. Сгнил бы в богадельне, но приехали родственники из глуши. Ухаживали за ним. Заботливые, порядочные люди. Он думал: «И все же если бы не квартира, не московская квартира, которую я им завещал, хрен бы оказались такими отзывчивыми».

Скрепка

Талантливый — во всем талантлив. Никчемный — никчемен во всем.

Пока сидел напротив и говорил со мной, вертел в руках скрепку. Хорошую, поблескивающую, аккуратную. Он ее измял, перекрутил, перекривил. Была хорошая, полезная, красивая даже вещь. Скрепочка. А превратилась в никчемную проволоку. Что можно сказать о таком человеке? Пользы от него никакой. А портит все, к чему ни прикасается.

Что нужно Богу?

Заболевший воззвал к Богу:

— Зачем наслал хворь? Мне рано умирать. Не хочу!

Всевышний ответил без околичностей:

— Значит, ты перестал быть Мне нужен. Извини за прямоту.

— Но я могу попытаться исправить ситуацию? И снова стать нужным? Что должен для этого сделать?

— Не знаю. Не Я должен предлагать варианты, а ты.

— Стану Твоим слугой!

— Все служат Мне так или иначе.

— Твоим истолкователем. Не каждый осилит всеобъемлюще разъяснить Твои взгляды.

— Уже теплее.

— Твоим… Твоим… Твоим стенографом! Секретарем! Референтом!

— Горячо. Но чего-то недостает.

Обреченный глубоко задумался, его настигло:

— Стану послушным. Ведь, бывало, роптал на Тебя.

— Гонцом!

— То есть?

— Будешь доставлять вести. От Меня. Во все концы планеты.

— Согласен! — обрадовался счастливец.

— Плохие вести, — уточнил Бог. — Потому что надоело отбрехиваться и оправдываться. Все недовольны, все поголовно — вроде тебя — не хотят смириться и узнать худое. Не хотят огорчаться. Вот и возьмешь на себя неблагодарный труд.

Воспрянувший приуныл.

— Быть референтом, адъютантом куда ни шло, — промямлил он. — Но черным вестником — как-то не очень…

Вседержитель объяснил:

— Это как раз и означает: выполнять поручения… Разъяснять… Быть истолкователем, слугой. Это — великое избавление. Для тебя. Потому что другого шанса у тебя нет. Даже странно, что приходится столь элементарные, азбучные истины разжевывать.

— Счастье? Да, пожалуй. Но какой ценой?

— Никакой, — рассердился Бог. — Тебе-то что? Ты в любом случае в выигрыше. Пойдешь на поправку. А другие пусть сами выкарабкиваются. Или не доволен?

— Доволен, — скривился облагодетельствованный.

— Ну ты занесся… Уже жалею, что пошел у тебя на поводу, — грозно изрек Бог.

— Я готов, — поспешно согласился бедняга.

— Впрочем, твое первоначальное разочарование подсказало идею, — признался Бог. — Поскольку справедливости, даже размазанной тонким слоем по человечеству, на всех никогда не хватит, распоряжайся ею по своему усмотрению… Распределяй, живи вечно — для себя или для людей, это тебе решать, отдай им, если захочешь, свое выторгованное у меня долголетие. Награди нуждающихся. Ободри отчаявшихся. Пока благость в Моем понимании этого термина еще теплится на донышке и не закончилась вовсе, трудись над ее усовершенствованием. А я посмотрю, сколько времени это у тебя отнимет и что вообще в результате из этой затеи получится.

Человек из прошлого

Он чувствовал себя всеми забытым, заброшенным. Да так оно и было. Телефон молчал. Почтовый ящик оставался пуст. А раньше полнился и письмоточил.

Возможно, следовало обучиться компьютерной грамоте — но он в ней не смыслил. И не хотел понимать. Поздно гнаться за паровозом, когда уже и электрички устарели.

И вдруг звонок. От давней знакомой: «В фирме торжество. Без тебя никак».

Преобразился. Воспрянул. «Нужен!»

Опять звонок. От нее же: «У нас торжество. Узкий круг».

— Да, да, я помню.

— Приходи обязательно.

Явился нафабренный. Разодетый. Никто его не встречал.

Съезжались гости. Вечер обещал быть пышным.

Искал позвавшую даму. Ее не было. Спросил: где она? На него посмотрели внимательно. Сочувственно.

— У нее беда с головой. Ничего не помнит. Может, и не дождетесь ее сегодня. А может, придет. Никто не знает, что ей взбредет. Забывает то, что нужно. Помнит то, что нужно забыть. Не выгоняем из уважения к прежним заслугам.

Он словно увидел себя в придвинувшемся зеркале.

Вернулся домой, записал на листке: «Живу в странном сужающемся мире. Умирают друзья, отсеиваются женщины. Публикуются фотографии кинозвезд, которых я не знаю. Какие-то губернаторы… Я никогда прежде о них не слышал. Какие-то актеры, я их ни на экране, ни на сцене не лицезрел. Что за фильмы, в которых они играют? Бог весть!

Я не улыбаюсь остротам телевизионных шоуменов. Все их шутки я уже слышал, и не раз, когда был молодым. Ощущаю, что присутствую на повторении заезженного концерта. Но зрители хохочут и рукоплещут.

Я чувствую: огромный вал жизни — неведомой, незнакомой — катит на меня. И мимо меня. И — сквозь меня. Не то чтобы он готовится меня подмять. Он меня не замечает. Я не существую. Я — на обочине. Я — в прошлом. Я сам — прошлое. Я — руина. Я — хрущоба, которую забыли или из лени не удосужатся снести. Чудом я задержался среди новых высоченных многоэтажек. Я в трещинах, фундамент просел. Ухудшился слух, обступило безмолвие. Но я пока занимаю определенное материальное, вещественное, давным-давно обжитое положение — посреди чужой реальности. Ведь занимаю?

Все же потихоньку меня сдвигают с насиженного места. Когда я заболел, врач велел заплатить. Но это нечестно: потчевать меня портретами сомнительных звезд, пичкать вчерашними шутками, настаивать, чтобы я жил по наступившим правилам, если я — из другой эпохи, когда играли в футбол, а не в регби. Когда за труд, по сути, бесплатный, бесплатно лечили. Я — из скромной эпохи, хоть она и казалась помпезной. Но жили все одинаково. Зачем же требовать, чтоб доигрывал по новым законам, брать с неимущего проценты? Пусть молодежь живет по своим канонам: она зарабатывает или по крайней мере у нее есть силы зарабатывать. Когда был молод, я не считался, не мелочился, а теперь не могу наскрести на гроб».

Этот листок, когда старика не стало, никто не удосужился прочесть. Не захотел вчитываться в каракули.

Жесткач

В своей испанской вилле она сочиняла историю о том, как испанские дети были усыновлены русскими семьями, как мальчик по имени Пабло влюбился в русскую девушку, но роман не состоялся, а 50 лет спустя эта повзрослевшая девушка увидела его в Испании в доме престарелых — больного, трясущегося от Альцгеймера — и купила ему фрукты.

Слезы текли рекой по щекам, когда закончила новеллу.

На вилле околачивалась приглашенная ею подруга, прилетевшая в надежде исцелиться от астмы. Подруга курила, пила виски.

— Не твое дело, — говорила подруга, когда сочинительница делала ей замечания. — Я лучше знаю, чем помочь своему здоровью.

Характер у подруги был жесткий, ее так и называли — «жесткач».

Истек срок пребывания на морском берегу. Они ехали в аэропорт.

— Ты, наверное, больше меня не пригласишь и считаешь минуты, когда мы расстанемся? — сказала подруга.

— Как не стыдно, — ответила она. — Я считаю секунды!

И подумала: вымышленный трагический сюжет об испанских детях все же смешнее, хоть и проигрывает реальному, жизненному, комедийному.